Вдова Рувима Левина:
«ДТП» было заранее срежиссировано»

Недавно столицу Молдовы опять навестила Анна Левина – актриса и помреж Кишиневского Еврейского народного театра, вдова худрука этого сценического коллектива, режиссера Рувима Левина. Она побывала на Еврейском кладбище – на могиле мужа (чья безвременная трагическая гибель до сих пор порождает сомнения в ее случайности), встречалась с еще оставшимися в городе знакомыми… В квартире одного из них, Александра Ортенберга – в прошлом участника той же легендарной любительской труппы, а ныне промальпиниста и литератора, у которого А.Левина гостила, – она и дала интервью корреспонденту «ЕМ».

– Считается, что поэтами рождаются, а едва ли не всеми прочими – становятся. Ваша артистическая биография подтверждает (или – опровергает) это расхожее представление?

– Непросто однозначно ответить на этот вопрос тому, кто, подобно мне, связан с театром буквально «с младых ногтей». Я почти что родилась на сцене. Мой отец, уроженец Польши, был артистом Кишиневского государственного еврейского театра и обрёл достаточную известность, выступая под сценическим псевдонимом Вольф Владер. В той же труппе работала и мать – Раиса Владер (в девичестве – Рая Дринберг), да и мои братья появлялись на подмостках – в эпизодических ролях.

И у меня, уже в детстве надышавшейся запахом кулис, со временем тоже дали знать о себе родительские гены. Но осуществить свою мечту – стать профессиональной актрисой – я попыталась только после войны, выкосившей, увы, всю мужскую часть нашего семейства: братья погибли на фронте, отец умер от голода в Узбекистане; только мне с матерью довелось пережить военное лихолетье и вернуться из эвакуации в родной Кишинев.

Подготовиться к вступительным экзаменам в театральное училище при ГОСЕТе помог друг родителей, актер Авраам Беркович. В этом училище, еще в конце сороковых ощутившем на себе все «прелести» «мудрой сталинской национальной политики», я и познакомилась со своим будущим мужем – Рувимом Левиным. Там же, в Москве, в 1949-м, мы расписались.

– О студенческом периоде биографии будущего режиссера лишь кое-кто из читателей «ЕМ» осведомлен, да и то понаслышке. Так что, если можно, об этом чуть-чуть
подробнее.

– Рувиму посчастливилось постигать тайны режиссуры под началом самого С.Михоэлса, считавшего его одним из самых перспективных своих учеников. В приснопамятном 1948-м, когда великий режиссер и актер погиб (а точнее, был убит сотрудниками МГБ СССР), у властей появился удобный повод закрыть его студию. Левин, в тот момент уже третьекурсник, как и другие студийцы, фактически оказался не у дел. Хотя им вроде бы предоставляли возможность перейти во МХАТ, но кое-кому дорога туда была закрыта. В частности Рувиму дали понять, что там он не ко двору, так как у него якобы «специфический еврейский акцент». Он парировал:
– Ладно, не хотите брать в актёры – тогда хотя бы выдайте диплом.
– Но как же вам его выдать: вы ж недоучились…
Убедившись, что здесь ему ничего не светит, Рувим почёл за лучшее не «качать права» и следом за мною уехал в Кишинев.

– На периферии ситуация была попроще?

– Как сказать… Здесь начались наши новые мытарства. Я – да и то с трудом – смогла устроиться в театр кукол «Ликурич», но не на актёрскую должность, а кассиром. Рувим долго бегал в поисках любой работы, наконец и ему подфартило: его тоже приняли в кукольный, причем в артисты. 20 лет Левин играл Бармалея. Убедившись в его «профпригодности», ему даже доверили ставить спектакли.

Я со временем тоже была переведена в актрисы. Причем часто играть приходилось в молдавоязычных постановках. (Несколько лет назад меня во время очередного пребывания в Кишиневе принимал худрук «Ликурича». Общались мы на его родном языке, которым я до этого ровно треть века не пользовалась, но, как обнаружилось, по-прежнему владею).

– Мне доводилось слышать (и даже как-то читать), что создание в Кишиневе в середине 60-х самодеятельного еврейского театра – не левинская якобы заслуга. Давайте отделим зёрна от плевел: как всё обстояло на самом деле?

– А Рувим и не претендовал на роль единственного «отца-основателя», всегда воздавал должное тем энтузиастам, которые, вознамерившись организовать в столице Молдавии еврейский театральный коллектив, немало сделали для воплощения дерзкого по тем временам замысла.

Сама эта идея принадлежала двум Шварцманам, Арону и Давиду – как мне помнится, даже не родственникам, а просто однофамильцам, не имевшим прямого отношения к искусству (первый был рентгенологом, второй изготавливал формочки для кукол). Но оба они жаждали, чтобы в их городе появилась новая еврейская, хотя бы любительская, труппа, способная сохранять и развивать лучшие традиции национального сценического искусства.

Шварцманы носились по Кишиневу, выискивая среди местной еврейской молодежи небесталанных ребят, не чуждых лицедейства. Когда число потенциальных участников организуемого драмкружка перевалило за полсотни, возник вопрос: ну а кто же займется обучением этой «оравы» азам актёрской игры и иным театральным премудростям, а в дальнейшем – постановкой театральных представлений? Выбор пал на уже сумевшего до этого заявить о себе Рувима Левина, совмещавшего в то время исполнение актерских и режиссерских функций в «Ликуриче» с подготовкой детских программ на Молдавском телевидении. Мне же представилась возможность проявить себя в роли помрежа.

– Ну и как – справились?

– Едва ли не главным моим делом на первых порах оказалось приобщение начинающих артистов к «мамэ лошн» – языку идиш. С подмостков должна была звучать правильная, чистая речь, а наши питомцы, за редким исключением, «родным» языком вообще не владели. Рувим попросил, чтобы я поскорее «открыла им рот».

Что-то начало получаться лишь тогда, когда мною была применена нехитрая, но надежная метода. Все ребята получили задание: выучить по стихотворению из антологии еврейских поэтов. При этом приходилось объяснять каждому, что значат то или иное слово, а для верного их произношения – писать всё русскими буквами. Когда Рувим прослушал, как его будущие актеры декламируют стихи, он сел и заплакал, признавшись: не верил, что из них можно будет «вытащить чистый литературный язык».

Кружок вскоре был преобразован в самодеятельный драмколлектив, а затем стал народным театром, чьи спектакли «Новая Касриловка», «Гершеле Острополер», «Зямка Копач», а также музыкально-театрализованное представление «Свет и тени» не только публике пришлись по нраву, но и специалистами были высоко оценены. Они приумножили славу худрука театра и принесли широкую известность другим участникам их создания: завлиту театра Мотлу Сакциеру, хормейстеру Зиги Штернелу, балетмейстеру Александру Бихману и др.

– У многих знавших Р.Левина людей и по сей день остаются сомнения в том, что авария, обрекшая его на смерть, была простым дорожно-транспортным происшествием. А как вы относитесь к официальной версии?

– У меня есть серьезные основания в неё не верить. Думаю, что Рувима просто кто-то убрал – как в своё время его учителя.

У недолюбливающих Левина он оказался «на заметке» сразу же после того, как возглавил еврейский театр. Один высокопоставленный чиновник, эдак наивно поинтересовавшись: «Ну зачем тебе еврейский театр? Хочешь подработать – дам тебе хоть 3 кружка самодеятельности», – прозрачно намекнул на нежелательность того, чем занялся Левин. Рувим ответил как отрезал: «В своё свободное время я могу делать то, что хочу».
Еще больший гнев он на себя навлек, когда, после длительных раздумий, мы решили репатриироваться в Израиль. Некоторые знакомые предостерегали: «Не выпустят!», другие предрекали гораздо худшие варианты. Но Рувим был непреклонен. Подав в ОВИР документы, он ушел с Гостелерадио; я же пока там оставалась, продолжая готовить передачи «Открытый микрофон» и «Спокойной ночи, малыши!».

В один далеко не прекрасный день глава этого госкомитета собрал около пятисот сотрудников – и в их присутствии надо мной учинили судилище. Зачем я уезжаю «в этот Израиль»? Почему дочь хочу с собой взять? «Ребенка оставить здесь – на наше воспитание» (?!). Кто-то, чуть более сердобольный, сказал: «Пусть муж едет, а вы оставайтесь».

Естественно, у меня – «неблагонадежной» – отобрали «идеологически значимую» передачу «Свободный микрофон» – из-за чего в тот же вечер температура подскочила до 40ºС.

Понятно, и Рувима не оставляли в покое. Его «увещевали» и коллеги и сотрудники «органов».
Развязка наступила в декабре 1971-го. Мы жили тогда на ул. Зелинского. Рувим вышел из дому, чтобы отправиться на работу в «Ликурич». Транспорта – нет, но вдруг откуда ни возьмись выныривает такси, тормозит рядом – и водитель распахивает дверь.

«Таксист», вместо того чтобы подъехать прямо к «Ликуричу» (с ул. Гоголя на ул. Киевскую есть левый поворот), почему-то остановил машину перед перекрестком и там высадил пассажира. Когда же Рувим стал переходить улицу, из ворот расположенного справа «правительственного» дома выскочила «Скорая помощь» и сбила пешехода. На этом участке ул. Киевской максимально допустимая скорость – 40 км/час, а по свидетельствам очевидцев, машина мчалась с вдвое большей. (Виновных так и не нашли, хотя, казалось бы, чего уж проще – выяснить, какая «скорая» была по вызову в таком-то доме в такое-то время…). Видимо, не искали, потому что установка была иной.

«ДТП» с подобным исходом, как я полагаю, кому-то очень было нужно. И своей цели они, увы, достигли. Ровно месяц пролежав в больнице, Рувим скончался. Что стало затем с его детищем – еврейским театром, да и как кто отреагировал на обе эти смерти, – тоже хорошо известно.

– А как сложилась ваша дальнейшая судьба?

– С утратой Рувима я потеряла всё – похоронив его, самой поначалу жить не хотелось. Но надо было – хотя бы ради юной дочери и старухи матери.

Приехав в Израиль, я очень скоро убедилась, что продолжить там артистическую карьеру – нереально. Тем более – без знания языка, без связей, да еще в тогдашнем моём состоянии.

Лишь со временем всё же удалось устроиться на работу – в государст-венную социальную службу. Я занималась приемом пенсионеров, инвалидов – в основном, репатриантов из СССР.

Из тогдашних ежедневных общений с посетителями извлекла полезный урок: порой, когда невозможно сходу решить вопрос, с которым к тебе обратились, достаточно просто поговорить с человеком по-человечески – и собеседнику становится чуточку легче, у него появляется надежда, что пусть не сразу, но его проблема будет решена.

Опыт, накопленный на госслужбе, мне весьма пригодился в дальнейшем, когда я сама вышла на пенсию и стала на общественных началах вести работу в поликлинике, где старшей медсестрой служит моя дочь Ружена. Дважды в неделю я прихожу сюда и беседую с теми, кто дожидается своей очереди к врачам или на процедуры. Известно, как долгое ожидание раздражает людей; ну а разговор с человеком, настроенным к тебе благожелательно, способен это раздражение погасить. В такой бескорыстной помощи ближнему я нахожу удовлетворение, да и, к тому же, ощущаю свою востребованность.

– Должным ли образом, на ваш взгляд, увековечена память о Р.Левине в городе, где он прожил и проработал более двух десятилетий?

– Понятное дело, прежде, когда здесь было гораздо больше людей, сохранявших яркие впечатления от виденных в конце 60-х спектаклей Рувима и с болью воспринявших весть о его гибели, отношение было несколько иным, чем ныне. В 1988-м, во время нашего с дочерью первого приезда в Кишинев, мы связались с сотрудниками Еврейской библиотеки им. И.Мангера, передали привезенные с собой документы, фотографии и другие материалы об Еврейском театре и его худруке – и я была рада, впоследствии увидев стенд, созданный на основе этих материалов. Знаю и о некоторых мероприятиях, проводившихся по случаю «круглых» дат, и о ряде публикаций, Левину и его театру посвященных.

И все же я чуточку обижена на Кишинёв: об одном из самых феерических столичных театров и его руководителе здесь мало теперь говорят, и, кроме надгробного памятника на могиле Левине и экспозиции в библиотеке, память о нём в городе никак не увековечена.

В Израиле же были отмечены 20-, 25-, 30-летие со дня гибели Рувима, а в нынешнем году, когда исполнилось 35 лет печальному событию, мемориальная акция не состоялась лишь из-за моей болезни. Но живущие в Израиле бывшие ученики Левина и просто почитатели его таланта об этом Мастере не забывают. На своих ежегодных встречах они вспоминают о нём и о том, какое влияние еврейский театр оказал на каждого из них и других соплеменников.

Приведу напоследок высказывание, показавшееся мне выражающим самую суть отношения к Левину его питомцев: «Если бы Рувим Максимович был жив, жизнь каждого из нас пошла бы по иному руслу».